Сегодня я хочу представить вниманию читателей свой завершённый наконец рассказ «Пепел на песке». Прозу я пишу редко, но конкретно это произведение будет в моей новой книге. И, что интересно, оно связано с куклами. Как? Очень просто! Оно описывает мир, в котором они живут – в моём воображении. Я пытался рассказать о нём в отдельной теме, но на длинные истории у меня не хватает то времени, то вдохновения. В итоге всё это было преобразовано в рассказ с одним героем, во многом являющимся моим отражением. Текст содержит много моих реальных воспоминаний.
А иллюстрациями к тексту служит вторая часть фотосессии, сделанной на новогодних праздниках. Немного расскажу о том, как в моей голове сформировался такой образ. На самом деле, это была попытка воплотить образ героя книги, которая никогда не будет мной написана, но в какой-то мере много для меня значит. Придумал я её ещё в детстве. Герой – чёрный архимаг, некромант, служитель культа Смерти, который, тем не менее, любит жизнь и считает, что смерть есть начало увлекательного путешествия к новому воплощению. В ней он видит освобождение от условностей материи и формы, момент истины и озарения. Этот образ в итоге частично воплотился в главном герое рассказа «Пепел на песке». Доработанный и дополненный финальной частью рассказ скоро будет выложен тут.
Кстати, именно та книга, которая так и не была мной написана, дала мне псевдоним «Алексис», под которым я творю. По ходу повествования герой перевоплощался в разных мирах, в мужских и женских обликах, под именами Александра, Адриан и Алексис (Алекс). Такая вот история – книги нет, а псевдоним – есть.
В качестве иллюстраций к рассказу использована вторая часть фотосессии в образе героя. По крайней мере, я это так вижу.
А вот и сам рассказ:
Пепел на песке
0:03
Серый полдень/Когда умирает память
Память – понятие относительное: по меркам человеческой жизни, я помню слишком много, а по меркам Вечности – почти ничего. Там, где я нахожусь, первое уже не актуально. О втором рассказывать трудно – слова падают в песок, прячут буквы и смысл, как страус – голову, становятся совсем не тем, чем были в океане молчания. С вами тоже такое случалось? Тогда вы меня поймёте. Можно долго рассуждать о плетении словесных силков, опутывающих души читателей, но время имеет свойство заканчиваться. Оно становится коконом, в котором ожидает метаморфозы бабочка дивной грядущей эпохи, свободная от пыли столетий. А по краям Вселенной века срываются в забвение, но этого никто не замечает. Поэтому лучше поторопиться с рассказом. Начну с того, что вспоминается мне особенно чётко: в тот день небо было серым...
Тогда я ещё не знал, что здесь оно не бывает другим. Где это – здесь? Трудно описать это место. Ещё труднее – представить и осознать реальность его существования. Слишком большое пространство для города, а для мира - слишком неоднородная, странная форма – настоящий музей дисгармонии и асимметрии. Скорее – переплетение миров, взаимопроникающих друг в друга, но не замечающих этого. По крайней мере, первое впечатление было таким.
Не могу вспомнить точно, ни как, ни когда я там оказался, ни где прежде был. В один момент я просто осознал себя идущим по серому песку. Брёл наугад, не стараясь определить направление движения, потому что это было затруднительно. С уверенностью я мог утверждать только одно – я шёл на запад. Утверждение странное и нелепое, учитывая, что солнце за время моего пребывания в сером краю не показывалось ни разу, а на много миль вокруг не было ни единого ориентира. Конечно, можно предположить, что даже сквозь плотные тучи порой проступает полоска заката, и по ней несложно понять, куда идёшь, а отличить закат от рассвета и того проще: в тучи или нет садится солнце, всё равно становится темно. В целом – верно. Но не там и не тогда. Темноты просто не было. Освещение – ровное, как песок, не менялось с течением времени, а его источник я так и не обнаружил. Свет не напоминал солнечный, но был ярче лунного. Я мог идти, не боясь оступиться или свернуть не туда, только выбирать дорогу не было смысла: вокруг простиралась пустыня.
В тот день я совершил первое небольшое открытие в новом, загадочном мире. Не знаю, почему не обращал на это внимания раньше. Да и каким оно было, моё «раньше»? Серая дымка, такая же, как небо, окутала память. Я присел отдохнуть, пытаясь понять, что происходит вокруг, и машинально стал рисовать на песке бессмысленные узоры. Однако их контуры едва обозначились на поверхности и тут же пропали. Тогда я впервые обернулся назад и увидел то, чего боялся, но ожидал: на песке не осталось моих следов. Ни одного. Даже там, где я стоял минуту назад, изучая мёртвое небо. Я ничего не оставлял за собой в этом мире. Значит... в нём меня не существовало. Эта мысль за считанные секунды завладела моим сознанием, и я вскочил, лихорадочно озираясь по сторонам, а потом побежал. Оборачиваться больше не хотелось.
Я бежал и бежал, не разбирая дороги, пока не увидел город. Сначала он показался мне привычным и почти родным: подпирающие серое небо обелиски многоэтажных домов, переплетения проводов и дорог, ветки деревьев, газетный киоск у тротуара... Но на периферии сознания роились подозрения, проверять которые не было ни малейшего желания. Должно быть, всё из-за дороги: с виду обычное автомобильное шоссе, каких тысячи, возникало прямо из песка. Только что я бежал по пустыне без малейших признаков жизни, а в следующую секунду ступил на асфальт. Я сразу подумал – путь ниоткуда и в никуда, а город принял за мираж или образ, подкинутый воспалённым воображением. Для верности присел на корточки, чтобы коснуться трассы. Покрытие оказалось шершавым и тёплым, каким и положено быть асфальту. Местами виднелись выбоины и сколы. Этой дорогой явно пользовались, и пользовались не раз, но шума машин не было. На всякий случай я сошёл на обочину и не спеша двинулся к городу. Он неумолимо приближался, но тишина осталась нерушимой и тогда, когда на лицо стали наползать гигантские тени первых домов.
Из любопытства я направился к газетному киоску, и это стало моей первой ошибкой. Киоск работал – по крайней мере, его окна были освещены, а витрину заполнял строй газет и журналов. Белые стены казались серыми под необычным небом города, но я смотрел только на газетные листы и не мог поверить своим глазам. Вспоминались следы на песке, которых за мной не осталось. Страницы газет и журналов были пусты. Никаких новостей, никаких фотографий... В этом городе не было жизни...
Я сел прямо на асфальт перед киоском, не заботясь о чистоте одежды, и стал рассматривать окна в доме напротив. Некоторые из них были тёмными, но в большинстве горел свет, и это отчего-то пугало. Внезапно ожили воспоминания. Лет в шесть (когда я ещё мог судить о времени и возрасте), я обзавёлся странной привычкой: каждый вечер выходить во двор и медленно бродить вдоль домов, заглядывая в окна квартир. Мне нравилось рассматривать люстры – хрустальные, керамические, с тонкими, сверкающими подвесками, цветные и прозрачные, с абажурами и без. Даже голые лампочки привлекали моё внимание, но я не просто смотрел – я думал. Мне было интересно представлять жильцов этих квартир, анализировать: как они проводят свой день, чем заняты их мысли. Особенно меня забавлял тот факт, что я для них… не существую. Это может показаться неправильным – подглядывать за чужой жизнью, но тогда мне хотелось быть... сопричастным.
Из воспоминаний меня бесцеремонно вырвал скрип металлической двери подъезда. Я и не заметил, как открыл её и вошёл внутрь. Над лестничной площадкой, заваленной мусором, мигала закопчённая лампочка без абажура. Мне показалось, что она вот-вот перегорит, и я зачем-то стал следить за ней. Но лампочка продолжала мигать. Она словно остановилась в агонии, не способная больше гореть, но и не спешащая погаснуть. Я стоял и ждал. Со стороны это, бесспорно, выглядело глупо: человек стоит в подъезде нежилого дома, среди чужого города, и сосредоточенно ждёт, когда перегорит лампочка. Только мне смеяться не хотелось. Лампочка продолжала мигать. В конце концов мне стало казаться, что эти отчаянные всполохи мечутся на обратной стороне моих век, и если я закрою глаза, они ослепят меня. Я не выдержал и вышел из подъезда. В зияющем проёме окна виднелся мигающий огонёк лампочки...
Утомлённый молчаливым ожиданием, я вернулся к газетному киоску. Что-то в этом месте всё же привлекало меня. Сев на обочину дороги, я стал фантазировать, как в детстве, пытаясь придумать заголовки, которые могли бы быть в местных журналах, если бы там хоть что-то печатали, но мысли пропали. Этот город невозможно описать. Что можно рассказать о жизни, которая... кончилась? Тогда я впервые подумал, что в этом городе всё мертво: и лампочка, и заброшенные дома, и дороги. Удивляло отсутствие людей, но в сложившейся ситуации – даже успокаивало. Я мог надеяться, что каким-то странным образом попал в мир забытых, сломанных вещей, но сам при этом оставался в живых. Или представлять, что это просто сон. Нелепое порождение моей богатой фантазии. Если бы рядом бродили призраки, это неминуемо означало бы, что я – один из них, а так – оставалась надежда.
В тот момент, сидя на запылённом асфальте, у киоска с газетами без новостей, я и заметил, что небо было серым. Не пасмурным и не вечерним – – оно просто было серым. Земля, дома, окна, – тоже имели цвет пепла. Ещё я почему-то решил, что сейчас – полдень. Более того, ни минуты не сомневался, что полдень в этом городе всегда. Мне уже не было страшно, окружающие предметы стали казаться почти родными, я успокоился и перестал ждать перемен, когда… Боковым зрением уловил мимолётное движение у поворота дороги, где терялись вдали трамвайные пути. Это могло быть что угодно, но ощущение чужого присутствия не покидало. Я решил убедиться, что это не игра, затеянная подсознанием, и шагнул за поворот.
Передо мной оказался невысокий холм, за которым не было видно домов. Мне захотелось посмотреть, что скрывается за возвышенностью, и я направился к ней. Там могло быть всё, что возможно и невозможно: мой родной мир, ещё один брошенный, совершенно безумный город, дорога из далёкого сна... Хоть какое-то разнообразие. Я добрался до вершины холма и с любопытством посмотрел вниз. Ни городов, ни дорог там не было. Всюду, куда ни кинешь взгляд, простиралась серая, безжизненная пустыня.
0:02
Берег Снежных Кипарисов/Когда умирает имя…
У каждого человека бывают такие минуты, когда хочется остаться в полном одиночестве, и не имеет значения, где – в четырёх стенах квартиры, срочно требующей ремонта, или на острове посреди Атлантического океана. Мне тоже этого хотелось, особенно в 13 лет. Чтобы отгородиться от настойчивой уличной суеты, я закрывал все окна и двери, отключал мобильный телефон и сидел в комнате без света и телевизора. К слову: я никогда не боялся темноты... В такие минуты мне не хотелось ничего, даже слышать собственное дыхание и мысли. Полностью выпасть из окружающей действительности – вот что было главной целью. Иногда мне это удавалось. На самом деле мне нравился покой, и было бы странно предположить, что однажды моим кошмаром станет абсолютная тишина. Теперь я это знаю. От скуки хотелось кричать, говорить или петь. Разделить с густым серым воздухом своё вынужденное одиночество, но я невольно подумал, что слова здесь – не прозвучат. Просто исчезнут, готовые сорваться с языка, но так и не произнесённые, ведь я не существую в этом мире.
Я продолжал идти без направления и ориентиров, время от времени делая остановки, чтобы передохнуть. Однажды я набрал полную горсть песка и стал смотреть, как он постепенно утекает сквозь пальцы. Тут меня ждало ещё одно открытие. Вокруг песчаного потока клубилась пыльная завеса, в которой я внезапно разглядел человеческие лица. Очень много лиц. Иногда – только глаза. Я вроде бы узнавал их, но как только с губ готово было сорваться имя, оно рассыпалось, словно песок. Пару раз мне показалось, что на пыльном экране промелькнули целые картины из прошлого: семья за столом, потом – комната, закрытая на ключ, свечи у зеркала, затянутого сетью мелких трещин. Камни, рассыпанные по полу. Дорога, ведущая в город, мимо киоска с газетами без новостей, мимо подъезда с агонизирующей лампочкой, мимо жизни других городов и людей. Всё проходило мимо…
Я прикрыл глаза, обдумывая увиденное, и попытался расслабиться, а когда вновь взглянул перед собой, мысли пропали. Вместо серой, мёртвой пустыни передо мной простирался зимний сад на берегу моря. Как такое могло случиться? Не имею ни малейшего представления, но это – было. Высокие, стройные кипарисы, поражающие своей гармоничной красотой, покрывал иней, сверкающий, как алмазная крошка, а за деревьями, до самого серого горизонта, простиралось бескрайнее море. Настоящее море, скованное льдом. Я почти привык к географии новой реальности, и, если честно, мне понравился этот сад. Там было спокойно. Вскоре пришло осознание того, что позади меня пейзаж изменился тоже, но оборачиваться назад не хотелось. Там было моё прошлое, но оно уже не представляло для меня интереса. Я встал и сделал шаг вперёд.
Мне приходилось прежде бывать на море, но чётких картин в памяти не осталось – только свежий запах с горизонта, тёмные силуэты далёких гор, а на дороге – каштаны и виноградные улитки, деловито ползущие по своим делам... Чуть дальше – белый песок, на котором так удобно рисовать, и каменная лестница, постепенно уходящая под воду. Вот я, угловатый подросток, бегу по кромке прибоя и со ступенек медленно спускаюсь прямо в море, а за мной остаются следы босых ног, которые вот-вот будут стёрты волной.
У этого моря не будет моих следов. Я медленно пробирался по снегу, местами проваливаясь по пояс, пока не вышел на дорогу, по обеим сторонам которой тонкими ледяными скульптурами возвышались скованные инеем кипарисы. Южные деревья в холодном, северном краю, завораживали, но не удивляли. Каждая крупинка снега сверкала, как алмазная пыль. Примерно к пятой минуте пути я начал замечать, что очертания деревьев изменились. Точнее, это были уже не деревья, а статуи из хрусталя, серебра и белого мрамора, изображающие древних богов и богинь.
Лица некоторых из них стёрлись от времени и непогоды, фигуры стали неясными, отчего при взгляде на них создавалось ощущение, что смотришь сквозь мутное стекло. Другие застыли над дорогой в безупречной красоте. Их было много – бесконечный ряд, теряющийся в снежном коридоре, они манили к себе, обещая открыть какую-то тайну. Я остановился и внезапно услышала чьи-то мысли: "Боги существуют до тех пор, пока в них верят..."
На минуту дорога и кипарисовая роща слились в одно тёмное закрытое помещение наподобие чулана, где античные скульптуры превратились в пыльный хлам, давно отживший своё. Осколки захрустели под ногами вместо снега: вот мраморный локон какой-то богини, потерявшей безупречную причёску, а вот – серебряные руки, сложенные в мольбе, которую никто никогда не услышит, потому что слова здесь не прозвучат. А главное – здесь стёрты имена. Когда исчезает имя, уже никто не может воззвать к нему, не может вплести его лентой золота в небесную лазурь молитвы, и тогда боги умирают. Здесь, в этой бескрайней снежной пустыне, они превращаются в кипарисы и над волнами замёрзшего моря ждут далёкого окрика с Земли. Может быть, кто-то дождётся. Может быть... Я знал, что в погребальных культах Древнего Египта особое значение придавалось имени: по поверьям, если стереть все его начертания в гробнице умершего, можно уничтожить душу... С тех пор минули тысячелетия, и где-то на Земле прямо сейчас ненасытный ветер пустыни, обители коварного Сета, терзает камни пирамид, разрушая прошлое – сперва незаметно, как будто лаская...
Я так задумался, блуждая в собственных воспоминаниях, что не заметил, как оказался у самого края берега, перед панцирем моря, покрытого льдом. Всполохи странного белого зарева плясали на зеркальной поверхности, слегка волнистой и неровной, лица богов и богинь отражались на мгновение и исчезали. Я наклонился к застывшей воде и посмотрел на себя, но увидел лишь смутную фигуру, затянутую белым туманом, и тогда возникло нестерпимое желание разбить лёд и выкрикнуть в небо все имена, стёртые с каменных статуй. Но я не знал имён, не помнил даже своего. Белое зарево всё ярче пылало на льду, и я направился ему навстречу. Первые шаги дались нелегко – ноги скользили по гладкой поверхности. На этот ослепительный лёд даже смотреть было холодно, но тело ничего не чувствовало. Происходящее казалось правильным и закономерным. Я двигался навстречу свету, чтобы узнать правду. О чём? О самом себе, о мире вокруг меня? Вряд ли. Скорее ту абсолютную истину, которая является белым, невыразимым светом. Словами мне о нём не рассказать, разве что упомяну, что идти было трудно. Почему – тоже не знаю. И всё-таки я шёл.
Белый огонь раскалённым металлом впивался в глаза, ослепляя и вытесняя мысли. Я закрыл лицо ладонями и упал на колени, ощущая приближение неведомой грани. Откуда-то потянуло прохладой, и ветер бросил мне в волосы горсть рыхлого снега. Сияние погасло. Всё ещё с опаской я отнял руки от лица и посмотрел вперёд. Там по-прежнему расстилался белый покров, но он не искрился алмазной пылью чистого снега. Подставив небу ладонь, я поймал в неё несколько крупных, рассыпчатых хлопьев. Это был пепел.
00:01
Долина Пепла/Когда умирает форма
На ладонях – крупицы пепла, похожие на снежные хлопья, которые никогда не растают. Мягкое белое зарево заливает небо, делая его похожим на землю. Всё сливается в большое белое пятно, растворяющее в себе любые формы материи. Беспредельный, бессмысленный свет. Что там, за ним, и есть ли там что-то?.. Не знаю. И, если честно, уже не хочу проверять.
Я в конце пути... Мой сбивчивый рассказ из прошлого переместился в плоскость настоящего – сейчас, в эту самую минуту, я сижу на коленях в сугробе из мягкого пепла и смотрю, как лёгкий ветер кружит его в воздухе, складывая в замысловатые узоры. Больше здесь нет ничего.
Оказавшись в этой мёртвой долине, я первым делом (уже по привычке) нарисовал какой-то символ на белой земле. Он уверенно прорезал пепельный покров и я, как зачарованный, жадно смотрел на первый знак своего пребывания здесь. Тогда я стал писать – просто и быстро, рассказывая обо всём, что со мной было, стараясь нарисовать картины, которые видел вокруг. Пусть это были их бледные тени, но я был счастлив. В этом месте будут мои следы!
Пепел метался вокруг меня, складываясь в причудливые узоры, которые тут же рассыпались и пропадали. Сначала я не обращал на них внимания, поглощённый своим рассказом, но потом присмотрелся внимательней, и вскоре уже не мог отвести взгляд от крупинок пепла, которые разыгрывали передо мной странный спектакль, смысл которого я понял постепенно, когда стал узнавать места и лица. Ощущение было неоднозначным: трудно судить о чувствах, когда видишь, как мимо проходит, рассыпаясь прахом, вся твоя прежняя жизнь. Я видел своё детство, как бы заново проживал отрезки времени, оставшиеся в далёком прошлом, но чем дольше я смотрел, тем невнятнее становились картины. Вот ребёнка впервые кладут в материнские руки – кладут осторожно, с опаской и благоговейным трепетом. Так читают молитвы. А затем... всё заслонил образ безлюдной пустыни и чья-то огромная тень, явно не принадлежащая человеку. Это могло показаться зловещим, но я не искал в видениях смысла.
Я рассказал обо всём, что видел и помнил, и теперь сижу среди белой бесконечности, ловлю на ладонь шелковистые хлопья и разглядываю узоры, плетущиеся прямо передо мной. С каждой минутой они становятся всё более отрывочными, мне всё труднее понимать, как они относятся ко мне или что собой изображают: это какие-то фрагменты иной реальности, обрывки воспоминаний, осколки мыслей и слов... То, что всегда стоит за гранью понимания. Это – чужие мысли, следы всех тех, кто был здесь до меня. Их глаза... их души, начавшие впитываться в землю ещё там, в песках молчания, со следами, которые невозможно оставить. Они вытягивались из глаз светом агонизирующей лампочки в подъезде серого города, записывались невидимыми чернилами в газеты без новостей, вызывая воспоминания, чтобы отнять и их тоже. Единственным шансом остаться собой было имя, названное и вновь обретённое, но обо мне, наверное, никто не хотел вспоминать. И это замечательно. Я не уйду отсюда.
Пепел на ладонях, пепел на ресницах, пепел в памяти. Хочется сказать ещё что-то, но я забываю слова. Красивые, до боли совершенные узоры плетутся у меня на коленях, вбирая последние крупицы души. На них нельзя смотреть, но встать и уйти – уже не получается. Тянет куда-то вперёд и вверх, где хлопья кажутся звёздами в сером небе. Я становлюсь очень лёгким, начинаю рассыпаться, как замок из песка под ударом волны. У меня больше нет не только имени, но и формы, зато теперь я могу стать кем угодно и бесконечно оставлять следы-послания... Пеплом...
00:00
Послесловие/Ветер мёртвых
Самоидентификация. Чёткое определение собственного «я» в точке, соединяющей пространство и время. Обретение формы, привязанной к одному из планов бытия посредством того, что люди называют именем, а я – путеводной звездой, приводящей к себе. Непременные атрибуты жизни. Всё просто. Но у меня нет имени, нет возраста и памяти. И формы у меня тоже нет. Сначала был пепел, рисующий причудливые узоры. Невесомые белые хлопья, которыми рассыпалось пространство. А потом началась моя не-жизнь.
Пепел окутывал мир туманным коконом, и всё моё существование поначалу сводилось к попыткам рассмотреть хоть что-то, найти точку опоры, но всё менялось, расплывалось, путалось. Хотелось протереть глаза и увидеть вокруг себя ясные очертания реальности, но у меня больше не было глаз. Это пугало, однако со временем я научился видеть, а затем из состояния покоя перешёл к исследованию законов собственной не-жизни. Появился интерес, и это понятно: всё новое вызывает страх, но постепенно происходит привыкание, влекущее за собой невероятные открытия. Наблюдая за пеплом, я смог закрепиться в этом мире, а затем начал путешествовать по всем его дорогам, но больше всего мне понравилось возвращаться в Город. Так я его назвал. Обретя имя, он стал моим домом. Я проносился пепельным ветром над серым песком, касался возникающих из ниоткуда зданий, заглядывал в окна и открывал двери. Мимо скользили густые тени, не имеющие никакого определения и ничего не значащие, а впереди маяком для потерянных душ мерцала перегорающая лампочка в разбитом окне подъезда. Этот свет привлекал меня и приводил туда, где стоял газетный киоск. Однажды я понял, что помню его. И лампочку – тоже помню. В киоске лежали журналы и книги, пустые страницы которых мне нравилось перелистывать и осыпать пеплом. Попадая на бумагу, мягкие хлопья становились буквами, рисунками и словами. Это были чужие воспоминания, следы всех тех, кто был здесь до меня. Тогда я решил, что и моя память может вернуться – надо только как следует поискать. В пепле хранилось всё, что видел этот мир. Осознав это, я стал ловцом воспоминаний. В Городе их было много: обрывки мыслей и слов, отголоски шагов и стремлений. В окнах, в газетах, в лампах и фонарях… Это невероятное место, будто ставшее соединением всех когда-либо существовавших городов, превратилось в мои охотничьи угодья. Холодные стены, за которыми едва ли когда-то теплилась жизнь, стали моим привычным убежищем. Здесь я изучал обнаруженные сокровища – читал чужие взгляды в крупицах пепла. Иногда мне встречались знакомые лица, события и мысли. Так я начал понемногу возвращать собственные воспоминания. Это оказалось сложнее, чем представлялось в начале пути. Хаотичный набор фраз и деталей не позволял увидеть всю картину целиком – шедевр исчезнувшей жизни. Или жалкую копию оригинала? Но однажды, листая пустой журнал в газетном киоске, я нашёл то, что не надеялся отыскать. Точнее, услышал.
Теперь я именую это «зовом» или «ветром мёртвых», а тогда это был просто шёпот, на который я случайно обратил внимание. И пепел на белом бумажном листе, выстроившийся в удивительное откровение. Я вспомнил, как оказался здесь: меня позвал ветер…
Впервые я услышал его там, где у меня ещё было имя, и форма, видимо, тоже была. Я путешествовал дорогами другого мира, бывшего моим домом. Мне нравились открытые пространства, зовущие к чему-то новому, приносящие с собой приятное волнение, от которого замирает сердце, как перед прыжком с высоты. Бывать там, где прежде никто не бывал – бесценно.
Лес, приютивший меня в тот вечер, был как раз таким: глухим, безлюдным, необитаемым. Я быстро выбрал место для палатки, достал из рюкзака нехитрый скарб и отправился за дровами для костра, чтобы приготовить травяной чай, без которого не обходился ни в одном путешествии. Лес был еловым, сумрачным и старым, но мне он представлялся иллюстрацией к волшебной сказке. Шишки весело раскачивались на ветру, корни змеились по земле, рисуя древние руны. Я читал этот путь, как заклинание, и легко двигался вперёд. Природа сама подсказывала, куда направиться дальше. Так я набрёл на тропинку, покрытую мягким моховым ковром, и на мгновение замер. Может быть, тогда я впервые обнаружил странности этого леса? Память подводит меня, и дальнейшие события не удаётся отчётливо разглядеть. Слой пепла лежит на них, искажая детали. Я помню только, как продирался сквозь глухую чащу, как ветки цеплялись за мою одежду, пытаясь остановить и заставить повернуть назад, а ещё помню ручей, разделяющий лес на две половины. Его начало терялось среди кустарника, а вода казалась красной из-за необычного песка на дне. Я вышел к ручью уже в сумерках, поэтому решил устроить около него привал, а после вернуться к палатке. Именно там, сидя на замшелом камне, я и понял, что происходит нечто неординарное. Лес позади меня, не смотря на вечернее время, был наполнен жизнью: слышался шум еловых ветвей, птицы громкими песнями провожали засыпающее солнце, а в его лучах кружилась цветочная пыльца. Пахло грибами и смолой. Но лес передо мной был другим. Голые, странно изогнутые деревья, покрытые лишайником и нитями паутины, нависали над едва различимой тропой. В густых сумерках терялось ощущение пространства, откуда-то тянуло сыростью и тленом. Птицы там тоже не пели - в этом было что-то зловещее. И тем не менее, с каждой минутой меня всё больше тянуло туда, но перейти ручей я решился не сразу. А когда, наконец, перешёл, стало ясно – тот лес действительно был другим. Гнетущая тишина сковала мысли и унесла туда, где нет ни елей, ни ручья, ни меня. Я просто шёл, не думая ни о чём, не понимая, зачем делаю это. А потом в моём сознании появились чужие мысли, и всё, что меня окружало, перестало быть прежним. Я будто увидел под ногами, среди переплетения корней, бесчисленные могилы, – ведь в мире, существующем давно, мёртвых становится больше, чем живых. Растения, люди и даже камни умирают и остаются в земле, на которой потом вырастает лес... А мы ходим по мягкому мху, ничего не видя, не слыша, не замечая... В каждую клеточку тела вместе с болотным туманом вплетались души мёртвых, направляя куда-то мои шаги. Там я впервые услышал то, что назвал «зовом». Или «ветром мёртвых», потому что голоса звучали в нём. И снова – воспоминания покрываются пеплом.
Через какое-то время я вернулся домой, к своим книгам, поискам и размышлениям. Меня занимали открытия, сделанные в лесу, и голоса, которые хотелось понять. Прежде мои занятия, именуемые в том мире магией, заключались в изучении трав и камней, но переход ручья, как и всякое путешествие, изменил меня. По возвращении я погрузился в самые тёмные области знаний, стараясь найти в пожелтевших от времени фолиантах слова языка, на котором говорили мертвецы, ведь там, у ручья, я не понял ни слова. Работая дни и ночи, я забывал, что нужно есть и спать, коллекция камней, собранных со всего мира, была заброшена, травы истлели на полках, осыпались и стали непригодны для экспериментов.
А потом ветер мёртвых пришёл в мой дом. Он принёс дыхание чьих-то жизней, отзвуки голосов, тени желаний. Он бушевал в моей комнате каждую ночь, листал страницы книг и звал куда-то. Я вслушивался в него, стараясь разгадать послание иной реальности, но слова ускользали, теряясь в тёмном коридоре, как только ветер распахивал тяжёлую дверь. Я медленно вставал из-за стола и шёл за ним, останавливаясь на пороге комнаты и вглядываясь в самое сердце теней. Но в полночь нельзя стоять на пороге – это знает даже начинающий маг, а я новичком не был, поэтому за минуту до мистического часа возвращался обратно. Вся моя жизнь превратилась в ожидание коротких свиданий с ветром, а порог оказался последней связью с реальностью. С которой из них?..
Я ещё помнил, что порог нельзя переступать, потому что он служит естественной границей между мирами и временами, защитой и преградой. Полночь – тоже порог, разделяющий прошлое и настоящее, вчера и сегодня. В это особое время мир ничем не защищён, поэтому следует быть осторожным. Порог и дверь издавна имели особое значение в магическом искусстве, олицетворяя саму идею перехода: из мира материи – в мир духа (люди именуют его смертью), из мира непосвящённых – к сакральным знаниям. Врата инициации, дорога в новый мир. Как пограничный символ, порог – место встречи с необъяснимым, загадочным, сверхъестественным, а ощущение перехода сродни тому волнению, которое испытываешь перед погружением в ледяную воду, когда захватывает дух и хочется испытать себя. Недаром говорят в народе – «стоять на пороге открытий». Я знал всё это, поэтому был осторожен. А ветер мёртвых, приходящий из-за ручья, играл со мной в прятки и звал в коридор. Тени задиристо извивались у самой границы, но в комнату вползать не решались. Знакомое волнение первопроходца охватывало меня всякий раз, когда я подходил к порогу, и эта молчаливая борьба с тенями, голосами и собой длилась долго, но ветер оказался сильнее. Я сделал шаг в темноту, а он заботливо подтолкнул меня в спину…
Ветер мёртвых, пришедший из-за ручья, из-за реки пространства и времени, подхватил меня и унёс туда, где пепел рисует другую реальность. В ней – серый песок, на котором не останется моих следов, заброшенный Город и лампочка в подъезде, которая никогда не перегорит, киоск с газетами без новостей, отнимающий воспоминания. Но память я себе ещё верну. А пока – можно ловить пепел на воображаемые ладони и думать, что это – и есть настоящая жизнь.
____________
КОНЕЦ
Этот же мир, а точнее, странный лес, в котором блуждает Ветер мёртвых, я пытался изобразить на кукольной фотосессии. Не знаю, насколько это удалось, но так это место представляю я. А моделью стала тёмная эльфийка, ученица некроманта Леноры де Морр, Дара Мандрагора. Не знаю, почему я раньше не выкладывал эти снимки, - видимо, они ждали своего часа. Кстати, лес на фотографиях со мной и с Дарой – один и тот же. Мы часто там отдыхаем с друзьями из Твери.
А чтобы не было совсем мрачно, немного юмора – как снималась моя фотосессия) С дымом не так просто работать. Ветру он не подчинялся, нагло меняя направления, в которые предпочитал двигаться. Почему-то чаще всего он попадал мне в лицо. Умалчиваю о том, как я выгляжу на большинстве снимков, когда ругаюсь на дым и отплевываюсь от него))) Вот эти кадры позабавили:
